Конференция памяти Т.А.Айзатулина

"Т.А.Айзатулин и его вклад в научную и общественную мысль"

Москва, 24 мая 2002 года.

Кара-Мурза.С.Г.

Основные черты системного мышления Т.А.Айзатулина

Здесь выступили четыре естественника - ученые, которые работали с Тамерланом в области океанологии, геохимии, геобиохимии и географии. Я попытаюсь подойти с другой стороны, говоря не о результатах работ Тамерлана, а о процессе его работы, т.е. о его методике. Даже более узко: о типе мышления и рассуждений Тамерлана, которые, как мне кажется, сложились в определенный, специфический, самобытный и очень продуктивный метод. Это вещь в науке редкая. Ученых много, а тех, кто кроме получения какого-то нового знания о предмете еще и создает особый метод, очень немного. Причем в случае Тамерлана речь идет о методе сложном, который включает в себя, с одной стороны, интеллектуальные инструменты, а с другой стороны - духовные, иррациональные. И соединяет их воедино. Интеллектуальному методу можно и даже нужно учиться. Я постараюсь сделать упор на прикладном значении работы Тамерлана.

Все мы научились думать. Мы не от природы получили эту способность, а обучались при помощи других людей, в обществе, т.е. в процессе мышления. Одни научились хуже, другие лучше, но всем приходится учиться, как учимся копать, косить, таскать мешки. Если человек умеет это делать, у него получается намного лучше и с гораздо меньшими усилиями. Точно также те, кто лучше научился думать, да еще что-то своего прибавил к приемам мышления, думают быстрее, лучше, приходят к более правильным выводам.

Тамерлан всю свою жизнь учил. Кроме того, что он сам вырабатывал метод обучения, проверял, отбирал приемы, он еще все время и учил практически. Это было очень нелегко. Нас ни в школе, ни в вузе не учили учиться думать. Мы эти навыки воспринимали методом проб и ошибок, путем имитации, но еще меньше нас учили учить думать. Вообще я считаю, что педагогика этой функции разработана плохо, и мне кажется, что Тамерлан и ее разрабатывал. В конце жизни он много занимался со студентами, школьниками, абитуриентами, и он не просто очень хорошо как учитель это делал, но он еще вырабатывал подходы к объяснению предмета людям "разных лет". Ведь молодежь год от года менялась, так что те школьники, которые учились в последних классах в 90-е годы, были иными, чем мы в пятидесятые годы. А следующее поколение (наши дети) отличаются и от нас, и от нынешних. Поэтому метод обучения мыслить тоже должен развиваться и меняться. Я думаю, что Тамерлан много сделал в этом направлении. Многое с собой унес, не изложил, но эту функцию он очень хорошо понимал или интуитивно чувствовал ее значение.

Давно я стал готовится к тому, чтобы это, а оказалось, что это трудно. Потому что результат гораздо четче виден, чем метод. Его можно "пощупать". А вот представить себе, как человек мыслит, как приходит к своим результатам, это можно реконструировать только по очень слабым признакам. Все, кто здесь выступал, уже частично это затронули, потому что общались с Тамерланом в связи с конкретными задачами и проблемами. Я в последние 12 лет много работал вместе с ним, но уже над новыми проблемами - гуманитарными. Мы занимались анализом других систем, тоже сложных, но систем общественных.

Буду опираться на то, что я наблюдал во время нашей долгой совместной работы. С первого курса я был с ним в близких отношениях, а с третьего - в очень близких, и так до конца. Нам приходилось беседовать не только на последней стадии размышлений над проблемой, когда она почти готова, а с самых первых шагов, когда сама проблема еще не понята, сама из себя представляет неопределенную вещь. Мы с ним в чем-то по-разному, в чем-то сходным путем этим занимались в постоянном контакте, поэтому на какое-то время (не всегда) возникало взаимопонимание. Так что когда мы беседовали, то в одном темпе обдумывали каждую вещь. Когда обменивались репликами, мы даже не объясняли друг другу, о чем речь идет, понимали междометия, знали, на каком этапе внутреннего обсуждения проблемы каждый находится. Вот что я скажу на основании всех этих наблюдений, которые я попытался припомнить и систематизировать.

Прежде всего, этот метод, который включает в себя и интеллектуальную, и духовную часть, складывается с характером. У Тамерлана он складывался с раннего детства, подсознательно, как у всех. Без рефлексии над этим - так, как жизнь в соответствии с задатками человека толкает в его в определенном направлении размышлений. И в тесной связи с идеалами, с иррациональными духовными нормами. Так представления о добре и зле влияют на отбор интеллектуальных инструментов и способов мышления. Идеалы, привычки, стереотипы, предрассудки, даже личные комплексы - все это вместе создает основание, в рамках которого человек и выбирает интеллектуальные приемы.

У Тамерлана привычек и предрассудков, было столько же, как и у любого другого человека. Особенность в том, что он их тщательно охранял, защищал - и проверял, испытывал. Говорят, что он был открытый человек. А я сказал бы, что это был человек исключительно скрытный. Он не раскрывал побудительные мотивы, по которым он так начинает обдумывать проблему, так начинает смотреть на нее, а не по иному. Это была его сердечная тайна. Он не спорил, но и не отступал. Потому! Потому, что его так жизнь поставила. И конечно, это вызывало напряженность. Внешне, в большинстве случаев, мы видели лишь результат этих рассуждений, и в общем было ощущение, что Тамерлан думает не так.

Как он приходил к выводу, посторонние не знали. То что Тамерлан выдавал "на выходе", всегда было оригинальным. Это списывалось на талант. Человек предлагает необычную постановку вопросов! А дело было не только в таланте, а в том, что его к этому приводил метод. Но метода наблюдатели не видели, и всех промежуточных выкладок мы не знали. Это создавало ему проблемы в научной среде. При том, что его исключительно высоко ценили, на семинарах при его выступлениях возникали очень настороженные отношения - при всем очаровании, которое он вызывал у слушателей. Потому, что многие утверждения, и даже способ представить проблему, не укладывались в привычные схемы. Трудно было ухватить все связи и понять, как получен результат, трудно было описать для себя процесс его рассуждений.

У Тамерлана процесс осмысления каждого вопроса длился очень долго. Он интенсивно и подолгу мог думать над проблемой. Это вещь редко встречающаяся. Чаще всего человек приходит к какому-то приемлемому, и даже хорошему, решению - и автоматически отключается от размышлений над проблемой. Когда Тамерлан выходил на публику и высказывал какие-то суждения или даже словесную модель проблемы, за этим стояло очень долгое прокатывание ее в уме, очень долгое интенсивное обдумывание - и все равно он говорил с большим волнением, продолжая "бороться с неопределенностью".

Обычно на семинаре к высказываниям относятся легче: ты сказал, я сказал - чего тут такого? А он высказывал нечто очень долго вынашиваемое, почти как озарение. Каждое его выступление было насыщено эмоциями и множеством смыслов.

Здесь выступал проф. В.Д.Попов и вспоминал наш семинар в 1991 году. Очень важно, что в 1990-91 гг. в Аналитическом центре АН СССР состоялось несколько семинаров, на которых выступал Тамерлан и задавал определенную тональность. Она не стала господствующей при постановке проблем - это было время идейного и духовного раскола. Но Тамерлан задал определенный срез работы нашего коллектива. И эти его высказывания выношенных идей, которые он представлял как озарения, были насыщены иррациональными компонентами. За его логически верными высказываниями, которые опирались на факты и имели вполне прозрачную последовательность умозаключений, была еще и сильная духовная компонента, которая придавала его утверждениям особое качество. И часто казалось, что его утверждение выходит за рамки науки.

Если человек не ухватывал то представление проблемы, которое давал Тамерлан то ему вообще было не понятно, с какой стати высказан данный вывод. Дело в том, что Тамерлан вводил в рассуждения очень жесткие этические моменты, тут он часто был максималистом. И этот способ изложения проблем (не только в 90-е годы, я и в университете, в 50-е годы это замечал) на многих действовал тревожно, а на людей с определенным типом мышления даже отталкивающе. Когда выступал Тамерлан, нередко возникал такой интеллектуальный конфликт.

Возможно, среди океанологов это было не так заметно, там заданы жесткие понятия, предлагаются более четкие, проверяемые гипотезы. А за последние 12 лет, когда мы работали в Аналитическом центре, это выражалось острее. Способ рассуждений Тамерлана отталкивал, но в то же время притягивал. Это качество его рассуждений обладало очень большой притягательной силой - независимо от идеологической позиции слушателей. Я не помню ни одного семинара или круглого стола, где выступал Тамерлан и где люди воспринимали бы его равнодушно. Все хотели обязательно его услышать. Но то, что слышали, у многих вызывало отторжение.

Теперь скажу, как я понимаю, что ему давало такую возможность. Можно интенсивно и длительно мыслить, но надо еще придти к результату, а не просто сказать что-то полезное. Его метод был эффективен, позволял решать проблемы, приходить к жесткому определенному решению (в рамках возможного). Причина покажется странным, но я думаю, что еще с детства Тамерлан сумел выработать в себе не просто умение вытерпеть, как неизбежную необходимость, рутинную черновую, механическую работу, а даже и желание ее делать. Любовь к черновой работе! Она у него была условием и стимулом к параллельной умственной работе, к творческой работе мысли. Не у всех, наверное, бывает так, но у Тамерлана было. Я по себе знаю, в этом пункте мы с ним сходились. Когда ты выполняешь какую-нибудь трудную вычислительную работу или набираешь сырой материал по программе, она создает у некоторых людей защитную обстановку типа "башни из слоновой кости". Ты втягиваешься в эту работу настолько, что она укрывает тебя от суеты, которая нас отвлекает. Возникает защитная оболочка, в которой ты можешь совершенно свободно думать. Никакие внешние проблемы, которых так много было в нашей жизни, тебя не отвлекает - есть оправдание от них уйти.

Я думаю, например, что у Тамерлана явно была тяга испытывать сильную мышечную усталость. Это и в спорте проявлялось, в походах или в альпинизме, и в работах на целине. Это особое чувство, особое "взаимоотношение" с телом. Оно дает дополнительный ресурс.

Есть, говорят, такой тип мышления - "мышечное". Когда проблему, о которой думаешь, удается соединить с этим мышечным чувством, возникает способность ощущать эту проблему мышечно (говорят "нутром", но это не совсем то - нутро не мыслит, а чувствует). Это свойство некоторых ученых описано в истории науки. Мне кажется, Тамерлан этим свойством обладал. Когда мы с Тамерланом обсуждали очень разные проблемы, он часто приводил как довод метафоры, связанные с мышечными ощущениями, которые он брал из своего спорта, из работы на целине, из походов. Поскольку мы часто бывали вместе, он говорил: "Ты помнишь, когда мы вот это делали - так и это". Применялись им такие не аргументы, а объяснения. Человеку, который это понимал, они давали очень хороший образ той проблемы, которая обсуждалась.

Сейчас растет число людей, которые как раз отвергают все это - черновую работу, мышечную усталость. Они избегают физического труда и усилий и считают, что это освобождает их для умственной деятельности. Может, у них это и так, при физической работе ум отключается, но другая категория людей - Тамерлан ее яркий представитель, - очень сложную систему могут ощущать таким внерациональным способом. Я это отмечаю, как важный признак его метода. Возможно, эта категория небольшая, но я так не думаю.

Эйнштейн, который в большой мере обладал этим свойством, говорил: "Сначала я нахожу, потом ищу". То-есть, сначала он находил внерациональное "ощущение" исследуемой системы, а потом находил путь к рациональному описанию и решению задачи.

Теперь я снова возвращаюсь к мысли, что к своим выводам Тамерлан приходил в результате очень долгих размышлений. Над многими вопросами он не переставал размышлять со студенческих лет до конца жизни. И все это время его представления о проблеме развивались. Это не часто выражалось в конечных выводах, но все остальные составляющие работы от этого развития приобретали новое качество. К сожалению, значения этих "невидимых" составляющих многие не понимают, и понимать их нас не учили. Наш мыслительный процесс - нелинейный. Он имеет латентный период, когда на первый взгляд ничего не рождается, но достигаешь какого-то порога, когда возникает новое видение, происходит творческий перескок на новый уровень понимания и перестройка всей системы представлений.

Однако наша жизнь так устроена, что внешние условия не способствуют тому, чтобы мы могли обдумывать проблему достаточно долго - дольше этого латентного периода. И потому многие не достигают порога, не проходят весь период созревания идеи и выдают, грубо говоря, банальные решения проблем. Эти решения могут быть хорошими, и человек ими удовлетворяется. То, что позволило Тамерлану так устроиться в жизни, чтобы обеспечить себе долгое непрерываемое размышление, - это его счастливая способность не лезть в суету. Прежде всего, не быть карьеристом. Он вполне сознательно ограничил свои шкурные притязания - и за счет этого получил возможность уйти от тех раздражителей, которые у многих прерывают размышления, прежде чем они достигнут порога. Тамерлан, например, работал в ВИНИТИ, в реферативном журнале, и многие считали, что он закапывает в землю свой талант - такая голова занимается рутинной работой. А ведь он там еще брал дополнительную работу для приработка - огромный и совсем уж рутинный труд. Я же думаю, что для него и этот труд стал ценным материалом для главного. Он не просто информацию в ВИНИТИ набирал, но и создал себе там "башню из слоновой кости", в которой он мог свободно и подолгу думать над теми задачами, которые он сам себе ставил.

Такой у него была и манера чтения. На первый взгляд - чтение кропателя. Он набирает отовсюду понемногу всякие записочки. Огромное количество маленьких заметочек у него везде, все его жилище заполнено. Для человека, который поставил проблему, решил ее - и с плеч долой, это совсем не нужно. Не нужно накапливать! А для него было важно. Он заметил, случайно, какую-нибудь мысль или цифру в книге, и уже чувствует, что она понадобится. У него в жизни было несколько больших программ, и он сразу видит, для какой программы этот факт или цифра пригодятся. Это внешний признак усиленного и длительного размышления.

Для нас, кто работал рядом с Тамерланом, у этой его установки на длительное обдумывание был и большой минус. У него было большое количество заделов, и он с собой их унес, не оставив нам промежуточных результатов. А эти промежуточные результаты были бы очень хорошими решениями многих проблем. Эти решения не достигли бы того уровня, на который он рассчитывал, но они все равно были бы полезны. Но он не выдавал промежуточных результатов, которые еще не созрели, не был предпринимателем от науки, который каждую вещь превращает в товар. Не был предпринимателем, и это прекрасно, но мы от этого многое потеряли.

Вот, он еще с 70-х годов занимался проблемой границ, обдумывал их роль в общем, даже философском, смысле, изучал разные эффекты на межфазовых границах раздела. А это очень важно сейчас, когда происходит деструктурирование всей нашей жизни, когда одни границы исчезают, другие появляются. Очень полезно было бы пустить в обиход то, что он уже наработал. Но в "товар", пусть не отшлифованный, он этих наработок не превратил.

Или вновь о педагогике. В начале 90-х годов, когда было опасение, что наш Аналитический центр разгонят, возникла идея создать на базе этого центра вуз нового типа, в котором соединить естественные и гуманитарные науки. Было ясно, что в условиях глубокого кризиса, когда рушатся мировоззрение и идеологии, все проблемы бытия нужно ставить по новому, что простая замена "научного коммунизма" на "научный капитализм" никаких ориентиров не дает.

Над этим мы работали. У Тамерлана была целая концепция нового образования. По наметкам получалось, что мы могли вполне привлечь людей и даже деньги для создания такого вуза - потребность в нем остро ощущалась. Тамерлан долго обдумывал этот проект, но эти разработки не оформил. Многое из того, что он тогда придумал, он использовал в своей работе со школьниками и студентами, когда объяснял им практически все предметы. Он развил принципиально новые подходы к дидактике, например, достигал замечательных результатов объяснения математики, не говоря уж о химии или географии.

Следующая особенность его метода - способ видения систем. Это было рафинированное научное мышление, хотя это вроде бы противоречит тому, что я выше говорил о "мышечном" мышлении. Тут, кстати, мы с ним расходились, причем с самого начала, со студенческих лет. У нас постоянно были столкновения. У него была огромная способность к абстракции, т.е. к такому препарированию проблемы, при котором, имея в виду все реальные факторы проявления системы, от них отвлекаешься и берешь некоторую сущность, которую ты сознательно принимаешь за ядро этой проблемы, системы. Причем он эту сущность доводил до высокой степени абстракции, и у него была способность и большая тяга к формализации.

Это покажется странным потому, что он, как я сказал вначале, привлекал иррациональные средства для того, чтобы поставить проблему. Он умел эти леса, которые он использовал для построения здания проблемы, отделить от самого здания. Эти "ненаучные" леса построены из его идеальных представлений о мире, о человеке, из его мотивации. Он все эти иррациональные вещи использовал, а потом умел отделить в процессе создания модели - и они ему не мешали. А когда он высказывал результаты, он опять включал эти материалы при отделке, он "штукатурил" ими здание, так что его результат получался синтетическим, целостным.

Эта способность разделять разные сущности на разных стадиях работы - очень редкая. Я у других научных работников даже очень сильных и цепких, редко ее наблюдал. Это проявление того подхода - "сначала нахожу, потом ищу". Он "находил" на стадии, когда леса соединялись с его постройкой, а потом он "искал" очень хладнокровно, уже в рамках строго научного метода.

Эта его способность соединилась с типом той научной школы, в которую он попал в университете. Трудно сказать, потому ли он попал в такую научную школу, что у него была эта склонность, - или школа усилила эту его способность. Он работал в лаборатории Н.Н. Семенова в МГУ, изучающей сложные системы, кинетику цепных реакций. Это была не просто сильная лаборатория, замечательны были и объекты исследований: изучаемые реакции, с одной стороны, имели очень яркие проявления (свечение, горение, взрывы), а с другой стороны требовали для своего описания формализации очень высокого уровня. Теория цепных реакций требовала высокой культуры мышления, и он был в ней проварен. Возможно, он пошел в эту лабораторию именно потому, что ему нравилась эта комбинация формального мышления с интенсивными эмоциональными переживаниями. Думаю, что это сочетание приемов работы и интеллектуальных инструментов сильно сказалось на становлении его характера как ученого.

Я бы сказал, что у него была способность к очень сильной абстракции, которая мало у кого развита. Особенно это проявилось, когда он стал работать над социальными системами в состоянии, можно сказать, цепных реакций "горения и взрыва", которые мы наблюдаем уже 15 лет. Благодаря этой способности он в своей системе мог видеть минорные компоненты, которые не бросаются в глаза. На какой-то стадии развития системы эти компоненты могут послужить триггерами, спусковыми механизмами, запускающими большие, массивные процессы.

Обычно эти минорные компоненты мало кто из обществоведов замечает. Их трудно наблюдать, трудно следить за их развитием, если ты не обладаешь способностью к абстрактному мышлению, которое "отсеивает" массивные факторы. Когда мы готовили отзыв на проект закона о приватизации, Тамерлан выявлял судьбу и роль компонентов, которые на первых стадиях "подавали сигналы" намного ниже уровня шума. Когда массивные, шумные части системы совершенно подавляли эти слабые сигналы. В своей модели он до конца прослеживал влияние этих малых компонентов, и становилось видно, что они могут запустить страшные, разрушительные процессы. Для аналитика это сильное свойство.

В химии есть инструменты, в которых сигналы накапливаются до тех пор, пока они не поднимутся выше уровня шума. А в мысленных экспериментах мы таких инструментов не имеем. Но он мог это делать, и из этого исходило другое свойство его рассуждений: он развивал эту модель до конца, так что было видно, как этот элемент поведет себя во всех возможных ситуациях. Этот стиль его анализов плохо воспринимался, потому что его модели иногда казались как бы циничными. Он, например, акцентировал внимание на "неприятном" компоненте, о котором по какому-то неявному сговору считалось, что он в ходе процесса реформы будет "задавлен", что более массивные факторы его должны нейтрализовать, так что все избегали о нем думать. Тамерлан не соблазнялся возможностью принять это неявное допущение и прослеживал, что будет, если эта гадость пройдет сквозь препятствия и выйдет на уровень ныне массивных факторов.

Это очень сильный инструмент предвидения, но для самого человека очень тяжел. Способность видеть и просчитывать трагические вещи вызывает отчуждение. Тамерлан приводил примеры подобных предвидений Вернадского (например, в океанологии и экологии), они ему были близки. Это вызывало сопротивление тех, кто обладал мышлением "кухарки" в хорошем смысле этого слова,. У нас на семинаре и совещаниях постоянно были стычки, участники с тоской наблюдали, как я мрачно возражал, не давал ему развивать эти модели.

Мышление кухарки синтетично, оно пытается взять совокупность реальных факторов, соединить их в неформализуемую систему и "почувствовать" результат. При таком мышлении мы проводим быстрый анализ, а затем уже включаем факторы, от которых абстрагировались на первом этапе. Это дает много возможностей "подавить слабые сигналы", отбросить худшие варианты развития событий.

Тамерлан отказывался давать прогноз, пока до конца не разовьет абстрактную модель. А ее ведь надо представлять к сроку, причем представить как правдоподобную модель реальности. Его стараются остановить, говорят, что его неблагоприятные варианты нереальны, к чему тратить на них время. Нет, он не останавливается, старается дотянуть свою линию до конца, связно предупредить о риске.

Мы, в большинстве своем, при недостатке времени думаем о том, что будет верно в девяти случаях из десяти. А он всегда, кроме того, что участвовал в проработке этих девяти случаев, думал и об одном случае из десяти. И он его прокачивал в уме до конца, иногда так детально, что это казалось непозволительной роскошью.

В книге "Промышленная политика России" (1994), Тамерлан рассуждает о техногенных рисках. В целом прогнозы оказались верными, но он требовал, чтобы политики и работники управления уже тогда считали, что страна втягивается в ситуацию, при которой реализуется самый разрушительный сценарий из десяти возможных. Потому, что уже имелись признаки того, что этот сценарий вполне может реализоваться. Это значит, утверждал Тамерлан, что управление системами жизнеобеспечения должно действовать так, будто катастрофический вариант уже становится реальностью. Но не только политики, а и сообщество аналитиков, в котором он работал, принимали это с большим трудом.

Я наблюдал за проявлением этого его типа мышления еще в молодости. С Тамерланом часто спорила моя мать, причем концептуально. Она исходила из реалистичного мышления "кухарки", из модели, основанной на мудрости, на опыте. А он давал модель абстрактную, в которой учитывались маловероятные возможности того, что может произойти. Эти споры мне были интересны как сравнение двух разных типов объяснения одной и той же ситуации. В то стабильное время 60-70-х годов оказывалось, что моя мать практически всегда бывала права в своих предсказаниях, он это сам признавал. Это происходило потому, что тот случай, который он рассматривал как возможный, в той советской реальности подавлялся массивными факторами системы. Но очарование его модели, его способа рассуждений было очень сильным.

И получилось так, что когда наша жизнь была дестабилизирована, те модели, которые Тамерлан разрабатывал 30-40 лет назад, очень часто реализуются. Он применял инструменты "трагического мышления" и вырабатывал способы увидеть тот путь, ту траекторию, которая приведет к самому плохому варианту. И когда Тамерлан вырабатывал эти способы и инструменты, то находились и возможности выхода из таких худших ситуаций - выходов нетривиальных. У него не было комплекса Касандры, тяги к тому чтобы предсказывать катастрофы. Наоборот, он, увидев возможный риск, тут же чувствовал, где может быть слабое место в системе неблагоприятных факторов, через которое можно прорваться и вылезти из огня. Жаль, что в виде текстов Тамерлан мало что из этих анализов оставил.

У Тамерлана возникала особая симпатия и тяга, интерес к людям с таким же типом мышления, трагическим. Он очень уважал академика В.Е.Легасова, который изучал причины Чернобыльской аварии, сочувствовал ему. Тамерлан, по-моему, с ним лично не работал, а я с Легасовым работал с 1981 года до его смерти. Это был человек очень быстро и эффективно мыслящий. Сложные проблемы он решал с удивительной прозорливостью и проводил в жизнь с колоссальной волей. На фоне нашей номенклатуры это был необычайный человек, уникальная личность. Проблемы перестройки и вызванной ею дестабилизации он воспринимал трагически. Может быть, этим тоже определялась его эффективность. Тамерлан разбирал бумаги Легасова после его смерти, особенно результаты анализа Чернобыльской катастрофы. В его записях были выводы на уровне прозрения, фактически новая, постмеханицистская концепция техногенных рисков. Это был огромный прорыв в науке и даже философии, который остался неиспользованным, его отвергли и наша, и западная академическая верхушка.

Легасов писал, что надо немедленно прекратить "перестройку", поскольку она приводит к такой дестабилизации всех систем, что будет неизбежно и постоянно порождать процессы типа Чернобыля, которые в стабильной ситуации не возникают и вообще по всем расчетам невероятны. Тогда было много аварий, по своей структуре совершенно таких же, как чернобыльская, но не такого масштаба. Второй человек, которому был близок Тамерлан, - последний советский премьер-министр В. Павлов. Он тоже имел трагическое видение ситуации. Тамерлану и нашему Аналитическому центру пришлось с ним работать в 1991 г. Он ясно видел, к чему шло дело, и тяжело переживал. Павлов и Тамерлан сблизились особенно при анализе угрозы межнациональных конфликтов, которые для Тамерлана были одним из главных предметов его "трагических" моделей, и Павлов имел близкую точку зрения.

Я считаю, что тип мышления, который продемонстрировал Тамерлан, совершенно необходим сегодня. И не только для аналитиков, в науке, а в обществе в целом. Он должен проявиться как особый срез науки, как видение особого класса ситуаций тяготеющих к катастрофе. Так, чтобы исследование строилось не как усилие с целью улучшения нашего положения, а с целью предотвращения ущерба. Это совершенно иная постановка задачи. Думаю, что если этот компонент мышления культивировать в массовом сознании, то людей многому можно научить. И в этом деле те навыки, которые Тамерлан нам оставил, обладают, обладают большой непреходящей ценностью.

Обсуждение

Байрамова Наргиз Эльдаровна - А Вы не думаете, что такие модели, когда их часто проигрываешь, реализуются. Это опасно.

Кара-Мурза С.Г. Да, трагический прогноз, как только он создан, становится частью знания. И он имеет повышенную вероятность сбыться (по сравнению с ситуацией, в которой такой прогноз неизвестен). Но поскольку у нас эти трагические события создаются мощными силами не как прогноз, а как план, программа действий, то несмотря на то, что мы, прогнозируя, добавляем крупицы опасности, мы в целом создаем гораздо больше возможностей противодействия этим силам. Если мы просто уповаем на то, что эти силы нас оставят в покое, то нет нужды ни о чем думать. Но такого шанса история нам сейчас не дает.

Беляев А.В. - Сейчас период целой цепочки точек бифуркации, и можно приплыть куда угодно, ничего нельзя предсказать.

Кара-Мурза С.Г. - Думаю, что если мы сможем определить возможные траектории, то сможем и воздействовать на процессы. Не все происходящее совсем уж необычно, Мы знаем, какие вещи нельзя допускать. В точке бифуркации иногда достаточно подставить палец, чтобы предотвратить большую беду. В горах на лавиноопасном склоне не надо кричать, но некоторые не только нарочно кричат, но и стреляют.